Автор пьесы - Артур Миллер
Режиссер - Сэм Стронг
Это довольно странно, но у России как-то не очень складываются отношения с этой пьесой.
История трехсотлетней давности из жизни глубинки Дикого Запада со всеми её пуританскими чепцами и судейскими мантиями кажется такой далекой русскому театральному вкусу?
И неудачный, лубочный, перевод названия с самого начала нивелирует её мощный посыл. «Суровое испытание» – что-то опереточное, мелодраматичное.
Но согласитесь, что жесткое и четкое – «Тигль», похожее на удар набата, звучит куда более конкретно. В чреве этого тигля проверяются на прочность человеческие души – одни превращаются в бесформенную массу, другие деформируются и лишь очень немногим удается остаться самим собой, правда, заплатив за это слишком большую цену. Имя этому тиглю – контролируемое массовое сознание.
Коллективная идея – краеугольный камень и спасательный круг для любого общества. Но как часто, незаметно для этого самого общества, она превращается в смертельную ловушку, подобно подтаявшему весеннему льду. Нам ли этого не знать?
И все-таки самая непостижимая вещь, поразившая меня после того, как я узнала о существовании этой пьесы – абсолютно индифферентное отношение к ней российских постановщиков.
Театры и издатели игнорируют её и только самые продвинутые зрители, возможно, вспомнят неплохую, но все же отмеченную всеми прелестями голливудского кино, экранизацию 1996 года.
Другое дело Запад. Здесь это совершенно хрестоматийная вещь, которая украшает репертуар любого уважающего себя театра – от любительских до профессиональных.
Западный зритель все знает про свой Крусибль. Его очень трудно удивить сценическими изысками нового прочтения.
Я думала об этом, читая странные, высокомерные рецензии некоторых австралийских критиков, которые безжалостно громили спектакль Мельбурнской театральной компании в постановке молодого режиссера Сэма Стронга. Больше всего в этих рецензиях меня забавляли сомнительные утверждения, что «неискушенному зрителю спектакль может понравиться».
Неискушенным зрителем, видимо, была я. Странная русская туристка, преодолевшая полмира ради заветного вечера в Мельбурнском театре (ладно, трех заветных вечеров). Конечно, я сделала это вовсе не ради Артура Миллера и не ради резонирующих подмостков МТК. Но и то, и другое, были неслабыми дополнениями к основной причине. И именно этой основной причине и доставалось от критиков больше всего на орехи. Но, как вы понимаете, это только распаляло мой интерес.
Итак, против меня была моя нежная фанатская любовь к одному из главных виновников торжества и моя «крусибельная неопытность» – полное отсутствие возможности с чем-то сравнивать эту постановку.
За меня было неплохое знание пьесы на её оригинальном языке и полжизни, проведенной на сцене моего местного любительского театрика.
И, да! Три билета на три спектакля в течение одной недели были тоже на моей стороне!))
Нормальный такой расклад.
И спектакль восхитил меня с первых минут. Когда тяжелый занавес взлетел к небесам, из кромешного мрака сцены возникла лаконичная белоснежная конструкция, похожая на причудливо изогнутый лист бумаги. Это удивительное многозначительное решение сразу же возвысило постановку над временем и пространством. Осталась только четкая и понятная мысль автора. Но его абсолютно реалистичные персонажи, возникали на этом листе подобно строчкам.
Внешний антураж эпохи, с её колоритом, стал вторичен, и только сами герои, в отлично воссозданных костюмах 17 века, смотрелись как-то особенно выпукло и ярко, как будто вырванные из контекста своего века. Это удивительное сочетание авангардизма и реализма, в художественном решении спектакля, произвело на меня мгновенное впечатление и задало дальнейший тон восприятия.
Парад совершенно понятных и мощных актерских исполнений покорил меня окончательно и бесповоротно.
История салемских ведьм на глазах становилась суровой притчей.
Притчей о страхе и бесстрашии быть самим собой.
Страх читался в каждой фигуре из удивительной коллекции типажей, которые творили на сцене свое мрачное дело. Этот страх мог иметь разную природу, но он всегда оставался главным мотивом и, сливаясь в унисон, превращался в жуткое оружие самозащиты слабых и испорченных душ.
Просто поразительно как без слов понимали друг друга эти люди, многоликий страх которых мотивировался совершенно разными причинами! Как страстно цеплялись они друг за друга в дружном желании скрыть свою ущербность, свою язву, защититься и возвыситься над сообществом, используя его собственные нелепые страхи и ритуалы:
– начинающая хищница Абигаль –прекрасная Элизабет Наббен;
– злобный стяжатель Патнам – мастерский Пол Инглиш и его, зацикленная на своем горе, жена – энергичная Хизер Болтон;
– безжалостный чиновник Данфорт, лелеющий свою суровую репутацию – очень сильный Брайон Липcон
и
– истеричный преподобный Перрис – великолепный, просто великолепный Грэг Стоун!
По центру спектра размещались фигуры неоднозначные, изломанные и особенно трагичные. Их страх основывался не на корыстных интересах, а на искренних заблуждениях или безысходности:
– почти комический в своей простоте судебный пристав Эзекиль Чивер – забавный Джеймс Вардлоу;
– обезумевшая Титуба – яркая Наоми Рукавина;
– беззащитная и измученная Мэри Уоррен – невероятная Сара Огден;
– и, конечно же, трепетный и искренний, преподобный Хейл – Грант Картрайт, в которого невозможно не влюбиться.)))
Никто не был статистом в этой великой битве, но на фланге героев возвышались глыбы. Нет, они вовсе не были стройной шеренгой супергероев. Они были простыми людьми, которым тоже было страшно. Страшно жить в мире, сошедшем с ума, по его новым, и совершенно диким, правилам. Страшно потерять близкого человека, чувство собственного достоинства, свою душу, свое имя.
Главное, что отличало этих людей - они никогда не позволяли страху диктовать свои условия. И даже в самые трагические мгновения их моральное превосходство оставляло странное чувство горького оптимизма.
– милый старик Джайлс Кори – трогательный Джон МакТернан;
– мудрая Ребекка Нерс – царственная Джулия Блейк;
– переполненная нежностью и любовью Элизабет Проктор – безупречная Анита Хейг;
– и, конечно, та самая причина причин, неистовый Джон Проктор в исполнении фантастического Дэвида Уэнама.
Проктор Уэнама – это вызов. Он действительно выбивается из голливудских шаблонов роли. Он абсолютно реалистичный и земной человек, который живет трудом своих рук по простым и суровым правилам чести. У него удивительная тяжеловатая походка, мужицкая жестикуляция, простоватое выражение лица (до определенных моментов).
И его руки. Его огромные крестьянские, черные от земли руки, которые он несет, как главное свое сокровище. От них невозможно оторваться.
Дэвид-Проктор очень неохотно вливается в сюжет. Он сопротивляется всеми фибрами души. Это заметно, это понятно. У него очень много и других забот, чем дурацкие склоки и суеверные припадки. Плюс, чувство вины, которое лежит на нем тяжелым грузом. Он не изображает из себя Атланта, сгорбленного под этой ношей, он пытается быть естественным и только временами всполохи самобичевания вырываются наружу и от этого кажутся еще более болезненными. Он сам себе судья и сам себе палач.
Возможно, что да, его сцены с женщинами чересчур сдержаны. Но это тоже отлично ложится на рисунок роли! Страсти кипят в душе Проктора, но он никогда не опускается до театральности.
И Дэвид очень хорош для работы в команде в такой сложной и многополюсной пьесе. Он никогда не тянет одеяло на себя и гармонично сосуществует с партнерами по сцене, несмотря на весь мощный запал своей харизмы.
В третьем акте Проктор словно расправляет плечи, сшибаясь с судом. Дэвид играет это с феноменальной тонкостью!
Его Проктор вовсе не грозный мститель – этакий Зорро, который пришел всех спасти. Он взволнован, даже наивен и трогателен в своей уверенности, что судьи – разумные люди, но решителен и прям.
По мере развития сцены через ударные и завораживающие контрапункты сюжета его персонаж проходит великолепный по сложности путь, превращаясь в того самого благородного героя, от которого стынет кровь и которого, видимо, нетерпеливые критики от него ждали с самого начала! Странное нетерпение. ))
Лаконичные мизансцены, сложнейшие обертона и фантастические паузы. Это действительно бесценно.
Четвертый акт – пик напряжения и триумфа. Покалеченный Голиаф, надломленный и телом и душой, разрывающийся между желанием умереть и стыдом жить. В этом месте его огромные тяжелые руки скованы цепями и спрятаны под лохмотьями рубахи и это производит неизгладимое впечатление глухого отчаяния.
Игра Дэвида – словно сердечная пульсация посреди всеобщего хаоса подавленных эмоций.
Но неимоверный груз спадает с плеч вместе с внезапным и фатальным выбором. Бывает так, что «смерть» означает «жизнь». И люди уходят умирать, счастливые от чувства своей свободы, оставляя тех, кто стал их вольными или невольными убийцами, существовать в тупике своего страха.
Да, я признаю, что я всего лишь неискушенная зрительница, любительница-театралка и преданная фанатка Дэвида Уэнама. От этого ни одно слово в этой моей рецензии не перестает быть искренней правдой.
Не знаю, что там хотели увидеть критики. Я же хотела увидеть то, что мне хотели показать.))) Думаю, это большая разница.
И еще. Знаю наверняка, что благодарной публике везет больше.)) Просто потому, что качество актерской игры прямо пропорционально чуткой реакции зрителя. Проверено тысячу раз.))))
Спасибо тебе, МТК, за Крусибль, за Сэма Стронга и за Дэвида.)))
