Гамлет (Ричард Роксбург) с поднятой шпагой шепчет над коленопреклоненным Клавдием: «Теперь его отправить…».
Каждый мститель может только мечтать о такой возможности. Но Гамлет останавливает свою руку. Убить Клавдия сейчас, значит, отправить его очищенную душу на небеса. Но Гамлет хочет обречь этого убийцу отца и совратителя матери на самую ужасную бездну ада.
Это поворотный момент пьесы. На самом деле, если Гамлет сейчас убьет Клавдия, дальше пьесы не будет. От этого бездействия все дальнейшие действия и агония смертей, неизбежная в любой постановке.
Гамлет должен так поступить. Так написал Шекспир. А вот причины его поступка – дело интерпретации. Именно в этот момент и в любой постановке. Мы уверены в Гамлете, который стоит перед нами. Что останавливает его? Он колеблется? Медлит? Или же хочет, чтобы месть за смерть отца, за его «подлое, противоестественное убийство» была спланирована с большей тщательностью?
Как и Гамлет, страстный, интеллектуальный, решительный, Роксбург доминирует на сцене. Это звонкое, яркое исполнение. Его Гамлет глубоко нормальный человек, по природе миролюбивый и солнечный человек, потрясенный тем, что он должен сделать, но одержимый мыслью, что он должен это сделать. «Распалась связь времен. О, злобный жребий мой! Век должен вправить я своей рукой».
Постановка Нила Армфилда ясна, понятна, заряжена энергией и эмоциями. Он отвергает всякую помпезность. Он прокладывает верный курс через её самые проблематичные сцены. Он освещает, предлагает поразительное прочтение тех сцен или персонажей, которые до этого были менее жизненными.
Существовал ли когда-либо Горацио, подобный тому, какого показывает нам здесь Джеффри Раш? Он моралист, человек здравомыслящий, философ – совесть пьесы. Где бы Гамлет не был – он всегда где-то рядом. Сочувствующий наблюдатель из тени.
Но Армфилд делает Горацио рассказчиком истории. Таким образом, он переносит финальный текст пьесы на начало: «Я отчет отдам тебе в делах неслыханных, кровавых, страшных…»
Пуристы могут обидеться. Но для меня этот тяжелый импульс и устрашающая посылка оправдана. И в конце пьесы снова звучит печальный голос Горацио, над телом своего университетского друга он предлагает Фортинбрасу принять в управление страну.
На холодной серой сцене (дизайн Дэна Потра) царят прекрасные актерские работы, которые одинаково и честны по отношению к тексту Шекспира, и отличаются замечательной новизной. Так много образов конкурируют в памяти: Офелия (Жаклин МакКензи) в пальто её мертвого отца на слабых хрупких плечах, неряшливая, с увядшими цветами в руках, поющая песню её финального безумия. Её голос подобен слабой тростниковой дудочке, которая, кажется, только тревожит воздух.
Пунктуальный, суетливый Полоний, который напутствует своего сына, уплывающего во Францию: «Сам не проси взаймы и не давай другим». И Лаэрт (Дэвид Уэнам), порядочный, уверенный в себе, мудрый, очень переживающий из-за того, что приходится оставить сестру Офелию. Или Клавдий, подобный самому элегантному европейскому гранду, обнимающий свою королеву (Джиллиан Джонс) и произносящий тост в честь пасынка, смерть которого спланировал.
Армфилд разворачивает свою пьесу в мире, пронизанном ностальгической музыкой Джона Роджерса и это перемешивает прошлое с настоящим. Это достигается во многом благодаря костюмам Анна Боргези и Тесс Скофилд. Цилиндры и котелки, гетры и повседневные ботинки, смокинги, жилеты и фраки, спортивные куртки и пальто, комбинезоны - костюмы, которые показывают ранг, положение, возможности.
Этот Гамлет Шекспировского времени. И нашего времени. Это примечательная, памятная постановка и потрясающее достижение.
Перевод Neil-Сказочницы.
Оригинал здесь
